Страницы деревенской жизни
Скачать 3.31 Mb.
|
| Часть вторая Путь далек лежит… Соседи по деревне Братья Петровы Я прежде всего вижу свою дорогую Самыловку и словно бы снова босоногим постреленком вбегаю в каждый ее дом по-свойски, запросто, зная о гостеприимстве хозяев. Из далекого далека каждый деревенский дом видится свежо и подробно. Ну вот, например, избенка на восточной окраине - одно из самых моих ранних, запечатленных детской памятью, прибежище. В убогой этой хибарке жили Петровы. Я помню подростка Мишу. Он был старше лет на десять, но любил возиться, играть с малолетками. В то послевоенное время первейшая наша забота – насытиться. Мы использовали возможность, гуляя по лесу. Миша, помнится, почему-то больше всех привечал меня, брал с собой в свои частые вылазки в ближайшие урочища. Мы искали всякую поживу, например, ягоды – землянику, малину, чернику, гонобобель, костянику. Бывало, ели их еще не поспевшими, набивали оскому, так что порой язык не ворочался. Однажды Миша нашел гнездо глухаря, обрадовался. Принес домой яйца, но они оказались уже насиженными. А пернатой дичи в то время водилось множество. Мы часто спугивали целые выводки и, помню, как Миша с восторгом смотрел в след улетающей в чапыжи тяжелой птице и восклицал: «Вот бы ружье!». В пору созревания рябины он ставил на птиц хитроумные петли. Нагибал очищенное от веток молодое деревце, привязывал бечевку, делал подвесной мостик из тонких палочек, на мостик укладывал бечевку петлей, а по сторонам втыкал рогульки с защемленными кисточками ягод рябины. Птица склевывала ягоды с одной стороны и бежала к другой рогульке. Она вступала на мостик, он обрушивался, петля захлестывала ногу, деревце выпрямлялось и поднимало бьющуюся на бечевке птицу. Конечно же, такой способ добычи иначе как диким не назовешь. Но что мы понимали в то бедственное голодное время? Однажды Миша поставил в мелколесье ловушку. Только отошли метров на сто, чтобы поставить другую, как вдруг услышали сзади суматошное хлопанье крыльев, мы побежали к тому месту и увидели мечущегося на бечевке краснобрового тетерева. Сработала только что поставленная ловушка. Миша высвободил тетерева из петли и понес домой живого. Как раз шли женщины с поля и помню, с каким торжеством он поднял бьющегося в руках косача. Иногда Миша чем-нибудь нас угощал. Но больше всего мне запомнилась вода, подслащенная сахарином. Он разводил таблетки в колодезной воде, черпая ее мелким ковшом. Обрадованные, мы пили до опузырения. Миша первый привел нас к нашей звонкоструйной колыбели – к речке Мере. Самыловкку огибал лишь безымянный ручеек. Он брал начало за нашей деревней в болотце и в летнюю пору выдыхался, пересыхал вовсе. А Мера протекала в километре пути. Так что мы в первые годы жизни вообще не имели представления об этом природном чуде – непрерывном речном потоке. И вот Миша позвал нас. Помнится, мы бежали сосновым бором по узенькой, усеянной хвоей тропе. Сквозь прибрежный кустарник вдруг блеснула речная рябь, послышалось журчание. Мы раздвинули ветки и замерли. В невысоких, окаймленных камышом берегах струился поток. Водоросли покачивались, песок на дне золотился, стайки рыбок сбивало течением, но они снова и снова устремлялись навстречу струям. Когда-то тут стояла мельница. Между оплесневелых, покрытых бархатом лишайника свай, вода бурлила, вспухала шапками пены. На дне лежал замытый песком расколотый жернов. Река в то время, можно сказать, кишела рыбой, и Мише удавалось ловить ее простейшим способом – обыкновенной грибовой корзиной. Он погружал поставленную на бок корзину и шел с ней навстречу течению, а мы со сверстниками суетились по сторонам, старательно взбивали воду и как бы загоняли рыбу в корзину. Миша резко поднимал корзину, и каждый раз на дне ее прискакивало несколько пескариков и плотвичек. Рыбу покрупнее – щурят, налимов – он изловчался колоть вилкой. Один раз ударил довольно крупную щуку и не смог ее удержать, щука вырвалась и уплыла вместе с вилкой. Одно время Миша возил фляги с молоком в Воронский сырцех и опять же брал меня с собой. До сих пор вижу старенькое приземистое помещение, отрухлевший заплесневелый пол, звон бидонов, веселые голоса работниц. Миша сдавал молоко, его одаривали тонкими брусочками сыра – вероятно, остатки, извлеченные из щелей пресса. Уминая лакомство, свесив ноги с телеги, катили мы, довольные, домой. Миша научил нас вырезать черемуховые свистульки, дудки из ягеля, трещотки, берестяные рожки. Мы вместе с ним ходили весной в поле, собирали колоски с уже проросшими зернами, копали перезимовавшую в гребнях картошку, а когда начинало поспевать гороховое поле, то пробирались в него ползком от опушки леса и, притаившись, полулежа, шелушили сладкие стручки, набивали карманы. В лесу мы часто находили гнезда с птенцами, ежей, а однажды Миша накрыл кепкой зайчонка и отдал его мне. Я принес его домой, выпустил в «горнице». Заяц жил неделю, поедал оставленную морковку, щавель, зерна. Ему удалось убежать – вытащил тряпку из дыры в пазу угла. Несколько дней я ходил сам не свой, печалился. Игра в лапту – особая наша отрада, заводилой опять же был Миша. Такое осталось впечатление: возился он с нами до самого призыва в армию. А служил Миша в Западной Германии. После службы какое-то время работал в леспромхозе, потом уехал в Кострому, там его след и затерялся. Старший брат Миши Александр как-то выделялся среди деревенского люда. Во-первых, помнится, он владел не свойственным мужчинам рукоделием – вязанием. Хорошо у него получалось – быстро, ловко и красиво. Потом у него обнаружились способности артиста-юмориста. Играл на сцене Замерского клуба в спектаклях, исполнял всякие потешные роли из колхозной жизни. Чувствовал он себя в игре раскованно и как-то узнаваемо, достоверно, зрители смотрели на него с азартом и хохотали, поджав животы. Какое-то время до слияния с Воронским сельсоветом Александр работал председателем сельсовета Замерского. А когда объединили, вступил на должность бригадира. Жизнь его оборвалась трагически. Лето 1961 выдалось дождливое, слякотное. Небо хмурилось обложными тучами, мелкий нудный дождь поливал сутками. Ручьи, речки переполнились, как в весеннее половодье. В один из ненастных дней в бригаде закончили закладку силосного кургана и, как принято, решили отметить \то дело выпивкой. Вечером тракторист на ДТ-20 поехал проводить Александра до Боловинской (Петровы в то время уже переехали из Самыловки в эту деревню). Уехали и пропали. Через сутки вода пошла на убыль, тогда и увидели в речке Меркиш, что протекает под Боловинской, выставляющееся из воды тракторное колесо. Все легко можно было представить: захмелевший тракторист по скользкому береговому уклону не угадал по середине подтопленного моста, правые колеса оказались с внешней стороны продольного, прижимающего мостовые слеги бревна, подопревшие их концы под тяжестью трактора обломились, и он опрокинулся в реку, придавил Александра с трактористом. В деревенской нашей жизни, понятное дело, всякие случались происшествия. Тяжелая действительность, порой нелепая, горькая, свирепая и драматическая ее стороны бывали вызваны разными обстоятельствами, и тут большой простор для осмысления, но сейчас мне хочется вспомнить отрадное из той далекой жизни, хочется прикоснуться светлых ее начал, тех родниковых истоков, что и до сих пор дают возможность с надеждой смотреть на мир. Взгляд на окружающую жизнь формировался как бы исподволь и постепенно. Детская любознательность настойчиво и неуемно пробивали дорогу. С высоты родительского порога виднелись невзрачные дома деревни, уходящая за околицу глинистая дорога, колодезный журавль, обнесенные тыном огороды, старые березы и черемухи, зеленые лужайки, темнеющий вдали лес… Держась за материнскую ладонь, шагнул я в этот безбрежный, грозный мир. И пошел, и пошел, вглядываясь все дальше и шире. Конечно же, постигать загадку жизни помогли мне прежде всего старшие сестры и братья. Но и доброе покровительство Миши Петрова, его водительство по лесным урочищам, всевозможные выдумки, находчивость положили начало заинтересованному отношению к природе, к течению многомерной и многообразной жизни. Елизавета Грибкова Один из самых видных дом Елизаветы Яковлевны Грибковой – широкий, светлый, с наличниками, с двумя крыльцами. Он и строился-то, видимо, на две семьи, но жила в нем лишь одна Елизавета Яковлевна – маленькая, подвижная, с ясными голубыми, как сама она про себя говорила, «жгучими» глазами вдова. Замуж она выходила в канун войны, муж сразу же ушел на фронт и вскоре погиб. Вот она и жила памятью о нем, печалилась и пела все какие-то нарочито бедовые частушки да песню бабьего счастья той поры «Каким ты был – таким остался». Я помню обручальное кольцо на ее руке: серебряное, потускневшее, она любила его потрогать, посмотреть на него с грустью. Кольцо уже невозможно было снять с заскорузлого, разбухшего от ломовой работы пальца. Ей советовали распилить его – дескать, поди-ко жмет, давит, но она ни за что не соглашалась. Не могу сказать, что была она уж очень набожна, но икон в углах висело много, по праздникам всегда горела лампадка. И старинные, написанные по-славянски книги лежали на тябле. Запомнился огромный, окованный железом с овальной крышкой сундук, всегда он вызывал во мне чувство загадочности и восхищения. Мне помнится, очень боялась Елизавета Яковлевна грозы. При приближении погромыхивающей тучи, закрывала вьюшки и душники дымохода и даже на самовар накидывала полотенце. Вскоре после войны на короткое время поселился в свободной половине ее дома с молодой женой фронтовик Николай Седов, председатель колхоза. Впервые я услышал в их квартире голос радио, видимо, батарейный приемник «Родина» председателю положен был по праву занимаемой должности. Мы слушали это чудо с замиранием сердца. Особенно поражал голос негритянского певца Поля Робсона, мощно, раскатисто он пел «Широка страна моя родная…» Впоследствии просторный дом Елизаветы Яковлевны стал служить вроде общежития. Уж и не знаю, добровольно или по распоряжению, только командированных в наш край из Костромы рабочих – на лесозаготовки, на сплав, на разные сельские работы – поселяли всегда к ней. Сколько тут перебывало разного люда, в том числе и расписанных живописными татуировками лагерников, прочей блатной публики. Работали, как я запомнил, они плохо, неумело, но харчей требовали нахраписто, и бригадир в растерянности за голову хватался. Отчетливо видятся устраиваемые в доме Елизаветы Яковлевны празднества – собирались всем маленьким колхозом после завершения посевных работ, после уборки урожая, гуляли весело, самозабвенно, дружно. Под раздольные гармонные переборы танцевали вихревые кадрили, плясали и, конечно же, пели протяжные старинные песни. Удивительное это застолье пробуждало какое-то трепетно-восторженное чувство. Как они сидели плечом к плечу, с какой преданностью переглядывались, как сияли их лица! И как они пели – это об их доле, об их судьбе говорилось в каждой невесть когда и кем сложенной песне. Степь да степь кругом, Путь далек лежит… - пронзительно и печально лилась мелодия. Они пели и верили, что после проклятой войны жизнь в конце концов наладится, станет счастливой, зажиточной. Они надеялись распоряжаться своей землей, на свободное обустройство своего подворья, на достойное вознаграждение за труд, на справедливость к своей измученной в военное лихолетье жизни. Они не знали, что будут горько обмануты, что им придется еще не один раз замолчать и смириться. Путь далек лежит. Куда он лежит, что впереди, какие неведомые пространства? Вопросы эти останутся для них загадочными. Все придется снести, все пережить – им не распоряжаться выращенным урожаем, сусеки все равно выгребут и ничего не заплатят, вместо клевера заставят сеять кукурузу, осушат клюквенное болото, закроют ферму, обложат налогом яблони, будут гонять с сенокоса, обрежут приусадебный участок, а потом и вовсе объявят их деревни неперспективными. Они доживут до пришествия новой власти, как в противовес той прежней – вездесущей и назойливой – теперь уже равнодушной, какой-то бессильной. И будут они доживать свой век в заглохших деревеньках на скудную, то и дело утаиваемую плутоватым чиновником на несколько месяцев пенсию, в постоянных тревогах о дровах, хлебе, лекарствах, о своей неизбежной кончине – только бы не замаяться, лечь в родную землю по-человечески. Жидковы Дом соседский - крыльцо в крыльцо - Жидковых. Избенка небольшая, особенно в сравнении с нашим пятистенком на две половины - летняя изба и зимняя, соединенные высоким с гулкими половицами мостом. Жидковым и такого дома хватало с избытком, жильцов-то всего двое - тетя Маня с сыном Толей, мне ровесником. Муж Иван погиб в 42-м. На фронте каким-то подвигом в бою Иван успел отличиться. Про него написали в дивизионной газете и снимок дали - стоит у орудия. Эту газетную вырезку тете Мане то ли сам Иван прислал, то ли позаботились служащие штабники после его гибели. И я помню, как разглядывал, придя к Толе, приколотый к неоклеенной стене этот пожелтевший газетный листок, озадачиваемый непонятным мне смыслом. В этом домишке Жидковых учился я дружбе, осваивал азы товарищества, верности, взаимовыручки, уступчивости. С Толей мы сдружились еще и потому, что в деревне других близких нам по возрасту мальчишек не было. Наши матери соединяли нас, уходя на колхозную работу, в каком-нибудь из двух домов с тем расчетом, что вместе нам будет веселее и охотней. Мы играли в какие-то немудреные игры. А больше ползали по полу или забирались на теплую печку. Помнится, одну зиму у Жидковых жили лесорубы - южане. Особая примета их проживания - подсолнечные семечки. Они привозили их мешками. Вся деревня щелкала не зная удержу, во всех домах пол усеивался шелухой. Даже под мягкими валенками они трещали, отчего становилось весело. Семечек нам с Толей не хватало, а всего скорее не обращали на нас внимания. И Толя сообразил плутовской ход. Он брал из картонной коробочки лесорубов бритвенное лезвие, чуть-чуть надрезал мешковину в самом низу и в образовавшуюся дырку выковыривал семена. Весь день мы были заняты щелканием, шелуху тщательно подбирали, бросали в печь. Рабочие же, замечая в мешке новую дыру, ворчали: - Опять мыши прогрызли, - и тут же нашивали заплату. К Жидковым частенько захаживал из соседней деревни Мосеево дядя Гриша, брат тети Мани. Был он коренастый, слегка припадал на раненную правую ногу. Приходил что-нибудь помочь овдовевшей сестре по хозяйству. Один раз пришел с машинкой для стрижки. Мать мне сказала: - Зарос, волосы на уши лезут. Иди, дядя Гриша подстрижет. - И я пошел. - Как стричь? - спросил дядя Гриша, весело скалясь. - Под Котовского? - Я не знал, что это такое, промолчал. - Тогда давай, - дядя Гриша приладился и от шеи через середину головы до лба простриг прохладную дорожку. Потом пошел с виска. Машинка стрекотала и пощипывала. Я ежился. Вдруг машинка словно бы споткнулась. Дядя Гриша засмеялся: - Вона-а, вша! Сейчас я ей жопу-то отстригну, - и начал прицельно тыкать. Вошка оказалась одна, во всяком случае дядя Гриша больше не заметил. - Одну-то надо бы оставить на развод, али как? - говорил он, сбивая с моих плеч волосы. - Где моетесь-то? - В печке, - с облегчением сказал я, соскочив со стула. - Печка у вас большая, знаю. В такой печке что не мыться. Повзрослев, почувствовав потребность размышлять и оценивать пережитое, мне кажется, больше всего я думал о печке, о нашей спасительнице. Да, в печи мылись и этим спасались от вшивости, от простуды, от разных липнувших к хилому телу болячек. Не хотелось, страшновато было залезать в ее черное, дышащее жаром нутро. Мать повелевала. Попробуй не послушайся. Но брат Вовка упорно не хотел соваться в чело, орал, что недорезанный поросенок. И сестрам приходилось вталкивать его, припечатывать ладони к тощему заду. С Толей в 49-м году мы пошли в Замерскую начальную школу. Учительница Мария Ивановна Белехова рассадила за парты мальчиков с девочками. Дисциплина устанавливалась строгая. Не знаю с кем посадили Толю, а мне досталась пучеглазенькая с ладными, завязанными подковой, косичками местная девчонка. Спустя какое-то время я узнал ее имя - Зина Лебедева. Но сестры спросили в первый же день с кем я сижу. |
Похожие:
 | Деление на страницы сохранено. Номера страниц проставлены вверху страницы. (Как и в журнале) | | В этой серии нового электронного издания бул пользователям Библиотеки предлагаются материалы, раскрывающие малоизвестные страницы... |
| «Літературна Україна», «День», «Донецкий кряж», «Дзеркало тижня», «Голос України», «Високий замок», «Крымская правда», «Чорноморські... | | В этой серии нового электронного издания бул предлагаются материалы, раскрывающие малоизвестные страницы жизни и творчества писателей,... |
| «Літературна Україна», «День», «Донеччина», «Дзеркало тижня», «Голос України», «Високий замок», «Первая Крымская», «Чорноморські... | | «Донеччина», «День», «Дзеркало тижня», «Крымская правда», «Газета по-українськи», «Зоря Полтавщини», «Деснянська правда», «Високий... |
| «Донеччина», «Голос України», «День», «Крымская правда», «Кримська світлиця», «Зоря Полтавщини»«Дзеркало тижня», «Високий замок»,... | | В этой серии нового электронного издания бул пользователям Библиотеки предлагаются материалы, раскрывающие малоизвестные страницы... |
| В этой серии нового электронного издания бул пользователям Библиотеки предлагаются материалы, раскрывающие малоизвестные страницы... | | В этой серии нового электронного издания бул пользователям Библиотеки предлагаются материалы, раскрывающие малоизвестные страницы... |